Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.] - Валентин Осипович Осипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, Чернышевский, вторя Марксу, полагал — начало войны для немцев имеет вполне справедливый характер.
Что же второй этап? Дальше, на втором витке событий, политика Пруссии, как видно из обращения девушки к Владимиру Васильевичу, осуждается. Это потому, что война из оборонительной для немцев вырождается в завоевательную против французов. Надо добавить, что такое обозначенное Чернышевским осуждение политики Бисмарка шло вразрез с официальной позицией России.
Отличнейший разбор всего произошедшего между Францией и Пруссией произвел В. И. Ленин. И чтобы все в окончательном виде усвоить, познакомимся с ним: «Война 1870―1871 года была исторически прогрессивной со стороны Германии, пока не был побежден Наполеон III, ибо он, вместе с царем, долгие годы угнетал Германию, поддерживая в ней феодальное раздробление. И как только война перешла в грабеж Франции (аннексия Эльзаса и Лотарингии), Маркс и Энгельс решительно осудили немцев».
Но продолжим читать «Отблески сияния». Нелишне заметить, что Владимир целый вечер рассказывает о войне. Вот как описывает Чернышевский эту сцену: «Девушка вспомнила сказку, слышанную ею пять лет тому назад, когда она была еще девочкою, не доросла до интереса к сказкам такого реального содержания, как война немцев с французами. Теперь, вспомнивши, заинтересовалась. И может просидеть с ним — да, пожалуй, целый вечер, заставив рассказывать ей об этой войне».
Но почему писатель ни словом не обмолвился о каких-то подробностях войны и участия в ней рассказчика. Ведь как могло стать живописным — русский то в одной армии, то в другой, противоборствующей… Но нет, только упоминание. И это-то при достаточно добротном знании хода войны. Вспомним о книге генерала Леера.
Думаю, писателю важна не батальная живопись. Важно иное: о войне рассказывает русский очевидец русскому собеседнику, и воспринимается этот рассказ с живейшим интересом.
Рассказчик не просто главный, а самый любимый для писателя герой. Чернышевский отдает Владимиру участь лично — рискуя на войне жизнью — прочувствовать смысл этих самых двух этапов войны между Францией и Пруссией. Такова писательская идея: русский юноша безграничен — в буквальном смысле слова — своим участием в деяниях «людей добра» (напомним о словах девушки-собеседницы), которым «друзья человечества» желали победы. Он там, где справедливость!
Как пришел писатель к точному выводу о сути войны? Труды Маркса с заметками о войне и Коммуне в Вилюйск, понятное дело, не попали. Газеты, журналы, книга Леера?.. Они такого вывода не содержали.
Чернышевскому достало чутья, опыта и совести прийти к правильному выводу о двойном характере войны в условиях, когда вспыхнула шовинистическая истерия. Он взялся рассуждать о результатах войны и ее последствиях, когда в газетах и журналах писалось главным образом о том, что уже произошло: надломлена Франция и свергнут Наполеон… железный канцлер Бисмарк устремлен на воссоединение многочисленных германских королевств, графств и княжеств, благо, что волна победных чувств способствует сему…
Ну а далее?.. Этим ли ограничены последствия и результаты войны? Чернышевский вслед за Марксом приходит к истинным выводам.
Он понял, что последствия войны влекут за собой общественные изменения не только для Франции и Германии. Этот его вывод сметает пограничные столбы устоявшихся мнений. Россия — считает он — тоже не остается в стороне.
И впрямь неожиданное предсказание, что и Россия втягивается в крутоворотную воронку последствий войны двух срединно-европейских государств.
Вилюйск — тюремная камера, коптящая свечка с подрагивающим вокруг руки с пером желтым кругом, от инея и льда тусклые, как в бельмах, окошки — и всеконтинентальная прозорливость!
Сюда бы — для споров, для идейных схваток — почтеннейших вождей петербургских и московских гостиных. Ух, как порядочно жарко бы стало! Настойчивы они — Россия отделена от остальной Европы не просто верстами и полосатыми шлагбаумами. Давно твердят — различны дороги истории, различны социальные условия, различны религии, различны нравственные устои… Общинная Русь — что общего с продымленной Европой?!
Как бы не так! «Для всего континента Западной Европы начинается новый период жизни… Мы увидим: это пригодилось для нашей родины». Это строки из письма жене, Ольге Сократовне.
Только не следует принимать письмо за некое — внезапное — озарение. Чернышевский давно осознавал необходимость — и неизбежность — связи России со всем тем передовым, что происходило на Западе. И имел сторонников. Среди них известный революционный деятель того времени Петр Кропоткин. Одно из его писем позволяет обнаружить, как существенно повлиял Чернышевский на формирование интернациональных убеждений тех соотечественников, для которых Парижская коммуна тоже стала близкой, тоже была встречена с несомненной политической симпатией.
Кропоткин в письме брату сообщает о франко-прусской войне и о своих предчувствиях социального взрыва во Франции. Но не только об этом. Пытается осмыслить происходящее шире. И вот тут-то улавливает международную значимость назревающей здесь революции: «Во всей Европе всюду рабочие и их сторонники, люди прогресса и будущего стараются свести вопрос с национальной точки зрения на международную или, как выразился Чернышевский, с национальной на народную».
…Точку в спорах, как известно, поставил В. И. Ленин. Он назвал Парижскую коммуну прообразом Советской власти.
Рубрика дополнений
Неминуемы вопросы — как пришла мысль писать роман о Парижской коммуне в прямой связи, о чем узнаем дальше, с темой участия в ней русского человека и что явилось толчком и основой к такому писательскому вымыслу?
Увы, и на этот раз литературоведческие розыски успеха не принесли. Не раскрыта тайна писательского воображения. Да и что, повторим, мог знать вилюйский затворник о Коммуне, тем более о том, сыны каких стран участвовали в этой революции?
Едва ли он мог знать о секретной депеше из Франции царского дипломата Окунева. В Коммуне, доносил дипломат, «насчитывается от 500―600 эмигрантов, которые в настоящее время борются в рядах парижских инсургентов». Чрезвычайную важность документа выделяет то, что на документе личная резолюция царя.
В числе иностранных для Франции «инсургентов» — не только поляки, подданные тогдашней России (общеизвестно, что своим духовным отцом называл Чернышевского, для примера, генерал Коммуны Ярослав Домбровский).
Это гордость русской математической науки Софья Ковалевская и Владимир Ковалевский, известный физиолог и палеонтолог. Через год после смерти Н. Г. Чернышевского Ковалевская приступит к написанию повести о нем.[11]
В Коммуне и некоторые другие известные русские революционеры — Михаил Сажин[12] и участники Русской секции I Интернационала Владимир и Екатерина Бартеневы… Впоследствии Е. Г. Бартенева рискнет передать в журнал «Русское богатство» свои путевые заметки о Франции, в которых — Коммуна,
